Лебединое озеро

Было лето. Почти все разъехались по своим малым родинам. Общежитие пустовало. Оставались только те, у кого были длинные хвосты в учебе, те, кому некуда было ехать, и влюбленные. Можно было подобрать ключи и поселиться в любой комнате. Так делали некоторые влюбленные пары. Так сделал и некто Основский, который учился на курс младше. Он недавно отбил-таки у Прохваткина Нину. Нина еще толком не разобралась в своих чувствах, но с Основским все же поселилась в одной комнате.
Прохваткин не ожидал такого «низкого коварства» от возлюбленной. Он был подавлен и даже сломлен. К вечеру Прохваткин напился с горя. А Основский, ликуя, уединился с Ниной и настойчиво добивался от нее физической близости. Все оставшиеся в общежитии знали об этой трагедии. Прохваткина жалели, Нину не понимали. Основского порицали. Загнетову было жаль друга, но не бить же морду Основскому. Тем более, тот был довольно крепким малым. Прохваткин тем временем собирал по общежитию пустые бутылки. Все думали, что он собирается их сдавать, и охотно отдавали ненужную тару. Он же, предварительно найдя пустующую комнату на 5-ом этаже, не спеша наполнил бутылки водой и перенес их туда и забаррикадировался.

И вот в тот час (а час этот был ночным), когда Прохваткин живо представил себе, что Основский вот-вот овладеет Ниной, мягко выбросил первую бутылку в окно. Наполненная водой бутылка в ночной тишине взорвалась, как граната. Прохваткин закричал: - Основский, ты – подлец! Через короткое время очередная бутылка была отправлена вниз и, после резкого звука от ее падения Прохваткин продолжил: - Нина, не верь Основскому. Он – мерзавец! Конечно, какой уж тут секс. Основский выскочил в коридор и забарабанил в дверь к Прохваткину. Затем налег на нее всей своей внушительной массой. Дверь была подперта всем, что имелось в комнате, открыть или сломать ее было невозможно. У подножья баррикады перед окном сидел блаженно улыбающийся Прохваткин и выкрикивал: - Основский! Зачем ты хочешь надругаться над Ниной!?, -  после чего вытягивал руку с наполненной бутылкой за окно и торжественно отпускал  горлышко.


Крики метались по двору, отскакивая от стен: - Основский, слезай!, - залетали в открытые окна спящих комнат: - Основский, не трогай Нину! И снова резкий удар бутылочной гранаты об асфальт.
Не знаю, чем бы закончилась вся эта история, не будь Прохваткина с его бутылками. А закончилась она тем, что Основский женился-таки на Нине. Правда, произошло это через год. К тому времени Прохваткин совсем уже успокоился и даже обзавелся новой пассией.

Как-то раз, видимо, в качестве платы за ракеты, Алжир поставил в СССР очень много плохого красного сухого вина. Но русский народ не пил красное сухое вино, которое, как известно, ни уму, ни сердцу – краска одна. Долго оно пылилось на полках магазинов и на провиантских складах. Ну а потом нашелся умный человек, слил весь этот напиток в наиогромнейшую бочку, добавил туда сахарку, спирта какого-никакого, ну и получилось славное крепленое винцо, дорогое уму и сердцу нашего мужика, которое окрестили Южным. Разливали его в бутылки из-под шампанского, потому как нельзя эти бутылки  использовать снова для благородного напитка – не выдержат внутреннего напряжения второй раз. А для Южного – в самый раз. Назывались они «бомбами». И потекла по стране великая южная река, таща в свои соблазнительные глубины простой люд, к коему, соответственно, причисляли себя и наши студенты.


Новой пассией Прохваткин обзавелся случайно. Можно сказать, она «прибилась». Девушку звали Ларисой, и ей негде было жить. Прохваткин решился пригласить девушку в общежитие. Поскольку дело шло к ночи, Прохваткина с дамочкой вахтерша не впустила. Один Прохваткин спать в тот вечер не желал. Загнетов был у себя в комнате, вдвоем они быстро сообразили, как обойтись с девушкой. Они стали втаскивать ее на 5-ый этаж по водосточной трубе. Вначале полз Загнетов, он тащил за собой даму, Прохваткин подталкивал ее снизу. Дама отчаянно верещала. На уровне между вторым и третьим этажами дама решила прекратить восхождение, но Прохваткин продолжал напирать снизу, а Загнетов не отпускал воротник кофточки, кофточка при этом стала сползать даме на голову, а верещание перешло в визг. Сочувствующих было много. Кто-то спустил сверху веревку, которой Прохваткин стал обматывать женскую талию. Загнетов изловчился и, свесившись, ухватил девушку за подмышки. Восхождение со страховкой продолжилось, и девушка все-таки попала в гости к Прохваткину. Но, после пережитого, Лариса вдруг объявила, что Загнетов ей нравится больше. – Я думала, он от волнения заикается, когда мне нежности говорил, - негодовала Лариса – А он, оказывается, просто заикатый! Друзья не стали выяснять отношений, уложили девушку на свободную кровать, а сами приступили к прощальной трапезе, поскольку завтра Загнетов отправлялся в военкомат, и никто не знал, что будет потом. Это был необычный ужин. Дело в том, что Загнетов где-то раздобыл денег и купил бутылку водки. На последние гроши купил еще и буханку хлеба. Но что такое бутылка водки для двух таких серьезных людей? Друзья решили повторить эксперимент, о котором где-то слышали: накрошили хлеб в глубокую тарелку и влили туда пол-литра. Ну и гадость, доложу я вам, - говорил потом Прохваткин. Ели они ложками, зачерпывая по кусочку хлеба, обильно пропитанного водкой. Ели долго и с отвращением. Часто трапеза прерывалась рвотными потугами. Но съели все. К концу ужина оба были пьяны до безобразия. А Лариса уснула, ей повезло, и это мерзкое зрелище она пропустила. Загнетов тоже скоро уснул, или, скорее забылся в тяжелом угаре.






Клуб Поэтов:
.......следующим выступал нескладный юноша в возрасте по фамилии Дзеярский. Он оказался студентом одного с Загнетовым факультета, но учился на курс младше.
Стихотворение называлось «Негатив».
В качестве эпиграфа был выбран строф из Евангелия от Матфея: «Кто имеет уши слышать, да слышит…»
Володя (так звали Дзеярского) медленно, словно телескопическая конструкция, вытянулся во весь рост, втянул грудь, выпятил животик и нервно задергался:
- Ночь в лужах серебрится облаком
Танцующих неоновых полос –
Единая и многоликая,
И протуманена насквозь.

Рулеткой развернулся Невский
В асфальт, мерцающий, без дна,
Застыл, дрожа в манежном блеске,
Клочком зеленого сукна.

Вот перекресток, поворот…
И снова все наоборот.

Над портиком белоколонным,
Над ложью слабости моей
Взвита рукою Аполлона
Четверка бронзовых коней.

На черноту оград клетчатых
Прибросил вечер белый фрак –
Предельно четкий отпечаток!
Но, явно, что-то здесь не так…

Рулетки новый поворот…
И снова все наоборот.

Мыслители в холодных нишах.
Сгорели времени мосты
Лишь эхо стоном бездны дышит,
Как осознанье правоты.

А здесь внизу трактует Фрейда
Сиювечерний друг и брат
Вполшепота, в ладонях греет…
«И, говорят, еще Сократ…»

Дыхание невпроворот…
И снова все наоборот.

Навстречу мне на пенном гребне
Рекламно-радужной волны
Выносит, как кораблик бренный,
Шанс обретенья тишины.

И я иду в светораскаты,
Волнения не поборов,
Оглядываюсь воровато,
Хоть ни черта не выйдет вновь!

Я знаю это наперед!!
И снова все наоборот.

И где-то бесконечно рядом:
В дыханьи мрака за спиной,
В зрачках неонозвездопада
Смещенье следует за мной

Две капли в сонном океане…
Штрихами встречных лиц точь в точь
Нанесена на холст тумана
Фальшивыми цветами ночь

Порочный круг. Круговорот.
А завтра? – Все наоборот.

Володя закончил чтение, вытер со лба обильный пот тыльной стороной ладони, вздохнул, и, поправив свитер, в изнеможении опустился на стул. Все захлопали, Борода хвалил, а Майкл подбежал к Дзеярскому и стал горячо обнимать того. Загнетову даже показалось, что объятия в какой-то момент стали напоминать ласки. Все подняли бокалы и, не чокаясь, пригубили напиток.
Больше стихов в этот вечер не читали, говорили о поэзии вообще, о своем пути в творчестве, о чистоте языка. Загнетову компания понравилась. Он обещал в следующий раз принести свои стихи.
Вернувшись в общежитие, он долго не мог заснуть, пытался читать стихи Прохваткину, но был им не понят.





Вечером следующего дня Загнетов с Долговым и Лебедевым зашли в Сайгон. Кофе Загнетов не любил, но вида не подавал. Потому что Сайгон – это не просто кафе, а место, которое сейчас назвали бы культовым. И там нужно было пить кофе.
Потом пошли на метро «Маяковская». Уже подходя к «Художественному», Загнетов услышал знакомый голос: - Мы вперед к коммунизму идем…Тьфуууу!... Это был Майкл. Заложив руки за спину,  подавшись вперед и сгибаясь, будто от тяжкой ноши, он быстро проходил вдоль ступенек выхода из метро, чеканя шаг. При этом, в такт шагу, бубнил: - Мы вперед к коммунизму идем!, смачно плевал: - Тьфууууу! - после чего разворачивался и шагал назад, повторяя ту же фразу.
Загнетова он не узнал, или сделал вид, что не узнал. Представление продолжалось недолго, поскольку за Поэтом приехали. Он с готовностью проследовал в ментовскую. Пока курили, Загнетов рассказывал о своем странном знакомом, о Бороде, о стихах. Через некоторое время на ступенях метро снова появился Поэт. Он внезапно вынырнул из сумерек, и сходу начал отплясывать псевдорусский танец, ударяя ладонями поочередно по груди и щиколоткам. При этом он подпевал: - Эх, я ненавижу советскую власть!... - Отпустили, - пояснил Загнетов, - у него «желтый билет». Загнетов все-таки подошел к Поэту. Тот встрепенулся и сделал вид, что обрадовался встрече. Поговорили и разошлись. У Загнетова остался неприятный осадок от встречи.