Лебединое озеро

Деревенский у меня
Склад ума.
Я на каждый Ваш укор
Стал икать,
Словно сел я на коня,
А туман
Не дает во весь опор
Проскакать.
Словно сам надел хомут,
Впрягся в воз,
Пыль дорожная в глазах,
Давит грудь,
Разбросал и там и тут
Свой навоз,
Не пора ли мне назад
Повернуть.
Все забыть пора и вновь
На покой,
И хомут пора стащить,
И вздохнуть…
Деревенская любовь к городской –
Все равно, что лаптем щи
Навернуть!


В 1969 году мы поступили в институт, и, вместо того, чтобы с 1 сентября приступить к занятиям, отправились на месяц в совхоз на уборку урожая. Что было больше от нашей деятельности – пользы, или вреда? Думаю, что размер пользы вряд ли покрыл тот ущерб, который мы нанесли совхозу.
Дело происходило в одной деревне Пустошкинского района Псковской области. Нас разместили по хатам – по четыре - пять человек. Хозяйка – дородная женщина средних лет с римским именем Антонина (зовите меня Тоней). Нас было четверо – я, Вова Основский, Саша Штанин и Слава Илюхин. Слава был самым старшим из нас. Он уже отслужил в армии, и к своим 25 годам успел поработать мастером на стройке и стать практически законченным алкоголиком. Володя Основский был из хорошей семьи, с уймой дурацких правил, в том числе однажды составленных семейных правил социалистического общежития. Он также попал в институт не сразу со школьной парты, а где-то болтался два года. За это время он умудрился отрастить великолепные пушкинские бакенбарды. Это был символ. Гордо нося бакенбарды, Володя всякий раз пытался утверждать, что именно бакенбарды являются главным символом мужской силы и чести. Саня Штанин – подслеповатый романтик, человек чести и начинающий фарцовщик. Ну, а меня вы знаете.

Нам сразу определили фронт работ. Мы должны были работать на току, загружать машины для очистки зерна. Здесь я вкратце расскажу о том, что такое очистка зерна. По степени засоренности зерно бывает чистое, средней чистоты и сорное. Послеуборочная обработка зерна очень важна для обеспечения сохранности урожая и доведении его до товарной кондиции, а так же в подготовке качественного семенного материала. Первым этапом послеуборочной обработки зерна является механизированная очистка

комбайнового вороха зерновых культур. Поточную очистку и сортировку продовольственного зерна мы проводили на зерноочистительных сушильных комплексах. Затем чистое зерно насыпали в мешки, которые учитывали и готовили к отправке. Первый день был насыщенный, машины с зерном все прибывали, иногда и покурить было некогда. К вечеру, обессиленные, мы садились во дворе хаты, где состояли на постое, кто на чем. Доставали - кто «Беломор», а кто «Приму» или болгарский «Аэрофлот», и мирно беседовали. Кроме просторной хаты, где мы ночевали, а также завтракали, обедали и ужинали, на дворе был хлев и большой сарай – сеновал. Туда мы впоследствии переселились, потому что это давало ощущение некоторой независимости.

Сеновал обладал какой-то мистической силой притяжения. Этот полумрак, отрезанный от окружающего мира, пряный аромат трав, ласково – щекочущая колкая мягкость сена…. Здесь хотелось лежать и забываться. На сене хорошо спалось, мечталось, просто приятно было беседовать. Девушки любили сюда забраться – видимо им здесь тоже было комфортно. Кстати, они открыли сеновал первыми. Как-то, после трудового дня, мы расположились покурить подле сарая, ну и стали о чем-то рассуждать, кажется о женщинах. Володя Основский любил тогда лишь одну девушку, любил платонически и издалека, называл ее лучшей и самой красивой девушкой своего города. Имя у нее было странное - Пырька. - Вообще-то женщины – пол слабый. К ним нужно относиться снисходительно, по возможности уступать, - говорил Основский. Тогда скорее добьешься у них успеха. Иногда и побаловать можно. Саня Штанин подходил к женскому вопросу более прагматично, как будто обладал в этой области богатым, причем скорее негативным опытом: - Да, я готов согласиться с тем, что женщинам нужно во всем уступать. Только при этом пусть они сами никуда нахраписто не лезут. – То есть, ты сам будешь определять, когда женщин следует пропускать вперед, а куда им ходить не надо? - Нет, я не то имел в виду. Допустим, мы предупредительно относимся к женщинам вообще. Ухаживаем за ними, открываем перед ними дверь, пропускаем впереди себя. Подаем пальто. Даже иногда можем подержать дамскую сумочку. И они быстро к этому привыкают, а, быть может, это уже сидит в них на генном уровне. Но ведь им этого уже мало. Они, не успеешь ты распахнуть перед ними дверь, или просто уступить им дорогу, в прямом или переносном смысле, могут жестко тебя оттолкнуть, пройти по твоим плечам к цели, при этом глупо улыбаясь и грациозно вертя одним местом. При этих словах мы услышали сдавленные смешки и какую-то возню в сарае. В недоумении мы вскочили и распахнули дверь сарая. Там, от самого пола под крышу, плотно лежало свежее сено. К сену была приставлена лестница, взобравшись по которой мы обнаружили расположившихся там девушек. Они стали подтрунивать и смеяться над нами, громче всех смеялась невысокая сутулая толстушка Томка Куликова. Она вообще была веселая и казалась беззаботной. Девическое любопытство неизменно влекло ее в гущу событий.

На сеновале мы начали курить. Не знаю, почему именно там, но именно там нам было комфортно курить. Антонину, конечно, это нервировало – она боялась пожара. Прямо она об этом не говорила, видимо не хотела конфликтовать. Но все чаще повторяла: - Зачем вы все курите. Это так вредно, лучше уж выпить. Выпивать – не то, что курить. Что толку от курева. Другое дело – бражки выпить после работы, это даже пользительно. Мы бы от бражки не отказались, кто бы предложил. Ну и хозяюшка нам как-то говорит: - Вы на току ведь работаете. Принесите пшенички, я бражку затворю. Ну и поросеночку останется. Берите пшеницу, не перепутайте с ячменем. И очищенную надо, а не сорную. Ночью придете, там сторожа нет, я справлялась. По мешочку возьмете, оно и ладно будет.

Ну что тут поделаешь, вышли мы, ночные тати. Подошли в темноте к току – а это большущий такой сарай, или ангар – обошли вокруг, все, конечно, на запоре. И ворота все, и двери. В одном месте у косяка двери приметили щель, Саня Штанин изловчился, просунул туда руку и открыл засов. Вошли на ток. Мешки с отсортированной пшеницей решили не брать, ну ее, эту хозяйку. Эти мешки на счету все, хватятся. Набрали той, что вчера привезли на ток, сорной. Задвинули засов, будто нас и не было здесь, опытный

Слава Илюхин помог грамотно взвалить тугие мешки на плечи, так, чтобы распределить тяжесть между затылком и лопатками, и огородами да задворками стали пробираться к дому.


Яркая луна коварно высвечивала сгорбленные силуэты с мешками.

Хозяйка ждала нас, была возбуждена и суетлива. - Очищенная? – А черт ее разберет, - слукавили мы. – В темноте вся она одинаковая. – А, мужик – что мешок: что положишь, то и несет! – с напускной строгостью проворчала Антонина. Наутро она была неприветлива, но сообщила, что бражку затворила. Неделя в трудах пролетела незаметно, а тут и бражка поспела, о чем с утра нам поведала хозяйка. Вряд ли зерновая брага подошла бы так быстро, скорее всего, Антонина затворила ее на сахаре. Тем не менее, вечером ведро выставили на двор, каждый вооружился объемистой кружкой, и праздник Бахуса был объявлен открытым.

Надо заметить, что, кроме Славы Ильюхина, никто из нас не был искушен зеленым змием в смысле понимания добра и зла, и до сих пор всерьез не занимался связанным с вином поиском истины. Разве что на любительском уровне. В общем, после третьей кружки рассудок постепенно покинул наши головы, и о том, что происходило далее, на следующий день мы сообща восстанавливали по крупицам. А происходило вот что. Просидев еще какое-то время за ведром бражки, мы отправились вдоль деревни гулять. Солнце уже село и начало смеркаться. Мы пели песни, кажется, читали стихи. Деревенские уже спали, так что задирать было некого. И тут на нашем пути вырос трактор. Это был Т-25, небольшой харьковский трактор, предназначенный для пахоты лёгких почв. Незадачливый тракторист оставил его на обочине деревенской улицы, видимо, недалеко от своего дома. Мы решили завести трактор. После длительных и бесплодных попыток сделать это на месте, мы решили завести его «с толкача». Выкатили на середину дороги, уперлись по двое с каждой стороны и медленно, вместе с трактором, двинулись вперед. Дорога плавно спускалась вдоль деревни в сторону речки, колеса вертелись все быстрее, наконец, мы по очереди запрыгнули в кабину, Вова Основский сел за руль, и трактор, постепенно разгоняясь, на холостом ходу помчался по пустынной деревне. Кажется, мы при этом визжали от восторга. Впереди показалась речка под

названием Неведрянка и деревянный мост, перед которым дорога сужалась. Основский вцепился в баранку, стараясь направить трактор в створ между перилами, и было непонятно,сумеет ли он вписаться. Улица слабо освещалась, длинная тень от трактора бежала далеко впереди нас, и в этом полумраке нам показалось, что трактор забирает немного вбок. Тогда все тоже вцепились в баранку, стараясь выправить курс. Трактор сразу стал неуправляемым, мы это почувствовали, и, не искушая более судьбу, как горох посыпались из кабины. Трактор, предоставленный сам себе, быстро въехал на мост, запнулся колесом об отбойник, резко подскочил, и, протаранив деревянные перила, рухнул в речку. Мы подбежали к мосту и увидели трактор, лежащий на боку, два колеса его, большое и маленькое, торчали из воды и вертелись. Маленькое быстро, а большое помедленнее. Вскоре колеса перестали крутиться, и наступила тишина. Только где-то вдалеке несмело лаяла собака. Мы немного пришли в себя, понимая, что нехорошо как-то вышло с трактором. Утро вечера мудренее, решили мы, и отправились на боковую.

Весь следующий день на деревне все разговоры были про трактор. Никто не мог сообразить, как он оказался под мостом, тракторист накануне, как выяснилось, был пьян и не мог сказать ничего вразумительного. В конце концов, решили, что трактор сам тронулся с места и виноваты в этом известные хулиганы из соседней деревни. Мы были напуганы, в разговорах участия не принимали, молча ворошили зерно на току, давая зарок - больше никакой бражки! Трактор вытащили из реки, завели, и он, как ни в чем не бывало, отправился в поля. Вот что значит отечественная техника!

А наша деревенская жизнь продолжилась. Теперь вечерами мы ходили в клуб в соседнюю деревню, что находилась километрах в двух от нашей, на танцы. Дорога пролегала прямо через деревенское кладбище. Назад шли в кромешной темноте, среди старых покосившихся деревянных крестов. Поначалу было немножко жутковато, и девчонки без нас не возвращались. Потом они осмелели и стали проявлять самостоятельность. Часто нам надоедали танцы и мы говорили девчонкам, что пора домой. А они входили в раж, говорили, что и сами знают дорогу домой. Ну, мы и решили их попугать. За два года до описываемых событий на экраны вышел истерн «Неуловимые Мстители», нам захотелось повторить подвиги «неуловимых». Взяли с собой простыни,

по дороге спрятали их на кладбище. Из клуба вышли раньше девчонок и притаились между могил. Это надо было видеть, как бежали девчонки. Впереди всех мчалась Томка Куликова, легко перемахивая кусты и небольшие деревья, спотыкаясь о кресты. И все они отчаянно визжали. Больше одни ни в клуб, ни из клуба девочки не ходили. Тем более что в Тому отчаянно и безответно влюбился местный парень. Началось с того, что этот парубок стал опекать девушку, не давал ей ни с кем танцевать, навязывался в провожатые. Мы сами с деревенскими девчатами не связывались, это на всякий случай. Того же ожидали и от местных. Тома жаловалась, она не знала, как отворотить парня, не обидев его. Тот уже заморочил ей голову сельской тематикой и отчаянной простотой. Дело шло к драке. На нашей стороне были заводские ребята, которые также, как мы, работали на уборке урожая. Среди них был один настоящий боксер, что придавало нам определенную уверенность. И вот однажды драка началась. Не помню, была ли здесь замешана Тома Куликова со своим воздыхателем, или просто драка была необходима, как вечный спор города и деревни, но это была жестокая битва. Боксер укладывал деревенских буквально штабелями, пока его самого не уложили с помощью кола, подкравшись сзади. В остальном же это была простая куча – мала.

Мы, как могли, противостояли деревенским, особенно отличился Саня Штанин. Несмотря на свою тщедушность и подслеповатость, он, сложив очки в карман, врывался в самую гущу дерущихся, и начинал наносить удары направо и налево без разбора. Без очков, понятное дело, не отличишь – где свой, а где чужой. Дело в том, что для Сани Штанина это были не просто очки, а некая оптическая система, состоящая из двух линз, предназначенная для увеличения и наблюдения мелких, равно как и крупных предметов, расположенных на конечном расстоянии. И эту систему следовало беречь пуще ока. Поскольку без очков Саня становился трогательно беспомощным и даже глуповатым. Пока не начинал драться.
Весь следующий день мы залечивали боевые раны. Тамара Куликова объяснялась со своим незадачливым возлюбленным, терпеливо объясняя ему, что они не пара.
Между тем, наше пребывание в совхозе подходило к концу. Подводя итоги нашей совхозной эпопеи, мы оставались довольными собой, проведенному времени, незапятнанной чести. Единственным пятном на совести лежали пресловутые четыре мешка сорной пшеницы.



Грустен я, и стихов не пишу,
О тебе лишь мечтаю.
Словно тяжкую ношу ношу,
И грущу я, и таю
И не знаю, как скрыть от тебя,
Как я плачу, тоскую,
Годы давние, вновь теребя,
Я тебя, молодую,
Помню. Ты же тогда
Всех была мне дороже…
Что ж поделать. Уходят года.
И уходишь ты тоже…

1969…2013 г.г.