Лебединое озеро

Василий Кашин, кандидат политических наук, старший научный сотрудник Центра комплексных европейских и международных исследований НИУ «ВШЭ»


Ответы на вопросы о характере современного российского государства, его устройстве и его будущем невозможны, без понимания процесса возникновения современной России на развалинах СССР. Движущие силы падения Союза и создания новых государств должны быть правильно определены.
На данный момент можно вполне определенно сказать, что эти силы носили исключительно внутренний характер. СССР, в сущности, не терпел поражения в Холодной войны. Он сумел завершить Холодную войну, хоть и в положении слабейшей стороны, но почетным перемирием.

Конфликт был закончен Мальтийским саммитом в декабре 1989 года, и, несмотря на обозначившийся к тому времени явный перевес Запада, США тщательно избегали тогда использования термина «победа». Он был введен в официальный оборот лишь в 1992 году в выступлении президента Джорджа Буша в Конгрессе США, когда СССР уже не было.
Распад страны, происходивший в 1990-1991 году, вызывал удивление и обеспокоенность вчерашнего врага, вплоть даже до отдельных попыток помешать этому процессу (известно, что Буш и Тэтчер, например, не испытывали энтузиазма от идеи независимости Украины).
Этот распад был следствием внутренних уродств и конструктивных недостатков советской системы, заложенных ее создателями еще на заре ее формирования. Процессы распада набирали силу на протяжении десятилетий и никак не были связаны с параллельно шедшим противоборством с США и органическими изъянами плановой экономики.
Распад СССР был, главным образом, предопределен утратой привилегированной частью советского общества (верхние и средние звенья чиновничьего аппарата, хозяйственного руководства, армии, интеллигенцией крупных городов и т.п.) всякой заинтересованности в сохранении советского строя и государства.
Советская система сознательно противоречила исторически сложившимся представлениям об общественной иерархии, справедливом вознаграждении за труд и соразмерности ответственности и богатства.
Попытки заменить эти представления новой этикой (даже если представить, что они технически возможны), были заведомо обречены: для такой работы СССР не обладал необходимым интеллектуальным потенциалом.

По итогам «партийного руководства» культурой страна уже к 1950-60 гг. деградировала до уровня мировой культурной периферии ( при сохранении отдельных «продвинутых» сфер) . Общественные науки к тому времени уже давно необратимо деформированы десятилетиями чисток, запугивания и террора и, как результат, традициями самоцензуры , уже не требовавшими для своего поддержания специальных усилий.
Удобным натурным экспериментом, помогающим понять судьбу СССР, можно считать историю выживания в постсоветский период Северной Кореи. Нищее и технологически отсталое государство с вполне сталинской системой управления экономикой, без союзников и природных ресурсов, в 1990-2010-е годы смогло сохраниться, стабилизировать экономику, выйти на траекторию роста и, одновременно, добиться выдающихся успехов в военно-технической сфере.
Полное применение против КНДР всего арсенала средств, применявшихся против СССР в усиленном виде (военное давление, экономическая война, подрывные операции, информационная война и демонизация) к настоящему времени не принесло значимых результатов. Начавшийся с середины 2000 процесс экономического и военного усиления Северной Кореи продолжается до сих пор.

Положение КНДР по состоянию на 1990 год с любой точки зрения было на несколько порядков хуже положения СССР. Кроме одного фактора – для верхних 10-15% населения КНДР (партаппарат, офицеры армии и спецслужб, руководство ВПК) падение режима означало и означает как минимум утрату социального статуса и перспектив, а в большинстве случаев – тюрьму или смерть (таковы особенности межкорейских отношений).
Осознания этого факта было достаточно для того, чтобы социалистическая страна, лишенная всяких ресурсов, сохранилась и укрепилась.
Для верхних 10-20% населения СССР падение советского строя, напротив, было объективной экономической потребностью, осознание которой нарастало постепенно, начиная , как минимум, с 1950-х годов.

На этом этапе новая советская элита уже должна была опасаться возмездия со стороны своих бывших противников по Гражданской войне. Уничтожение странной советской системы организации общества, даже в условиях краха, хаоса и общего сокращения экономики, не несло, следовательно, для советской верхушки никакой угрозы. Напротив, оно вело к повышению благосостояния этих людей за счет внутреннего перераспределения ресурсов.

В большинстве своем верхние 10-20% советского общества многое получили от распада СССР . Они выиграли благодаря возможностям для трансформации своей власти и социального капитала в собственность (в том числе за счет участия в приватизации), более выгодным условиям продажи своих профессиональных навыков ( в случае интеллигенции крупных городов), открытию границ и притоку более качественных потребительских товаров.

Давать моральную оценку их выбору легко, но бесполезно. Поведение этих людей было предопределено советским воспитанием, поздней советской системой ценностей и конструкцией советской политической системы. Советский нобилитет должен был с определенного момента перейти к стихийной, чудовищной по накалу ненависти к собственному государству, зачастую переносившейся с советских государственных институтов на всю русскую историю, культуру, язык и народ. За этим должны были последовать плохо осознаваемые, но вполне единодушные шаги по его демонтажу.

«Нижние» 80-90% населения СССР сохраняли определенную лояльность советскому строю и государству практически до конца. Существенные сепаратистские движения в позднем СССР существовали лишь на территориях, присоединенных после 1939 года и в Грузии. Старое советское диссидентское движение было всегда маргинализировано. Его роль в распаде страны была незначительной, а политическая роль в постсоветской России – только декоративной. Советская мифология сохраняла свою живучесть, а авторитет многих элементов советской системы был высок до конца.

Распада СССР почти никто из «нижних 80-90%» не хотел и событие это имело для них катастрофические последствия, с демографическими потерями сравнимыми с проигрышем полномасштабной войны. Из постсоветских стран лишь Россия, Казахстан, Белоруссия смогли в целом превысить советский уровень благосостояния – и только спустя примерно два десятилетия после распада СССР, пережив чудовищные лишения.
Экономический рост республик Прибалтики был оплачен невиданной в мирное время убылью населения. Для Украины, Молдавии, всего Закавказья и Средней Азии, кроме Казахстана, социальные стандарты и уровень жизни СССР 1980-х годов и поныне недостижимы. Брежневский период был пиком развития этих стран и нет никаких надежд на то, что эти достижения будут повторены в обозримом будущем.
Демонтаж СССР при пассивности лояльного Союзу большинства был возможен именно в силу репрессивного характера советской системы, искоренения ею навыков самоорганизации и разворота поздней советской верхушкой тоталитарной пропагандистской машины на уничтожение советской системы.

В силу наличия таких инструментов и на фоне глубокой провинциальности «перестроечной» элиты работа по демонтажу советской идеологии, советского мировоззрения, советской цивилизации никогда не была завершена. Тщательный разбор особенностей советской системы с ее сильными и слабыми сторонами был заменен массированной пропагандой и потоками преувеличений и легко проверяемой лжи, начиная с явного и систематического завышения масштабов сталинских репрессий, заканчивая отрицанием вполне очевидных советских достижений в военной и научно-технической сферах.
Таким образом, рождение России на обломках СССР сопровождалось обстоятельствами катастрофического характера, с самого начала ставившими выживание нового государства под вопрос. Большая часть населения с неизбежностью вскоре чувствовала себя обманутой и обокраденной; она не давала никакого согласия на произошедшее, но не обладала навыками самоорганизации, чтобы заставить с собой считаться. События 1993 года наглядно продемонстрировали остроту возникшего конфликта.
Травма 1989-1993 годов означала, что новое государство на протяжении длительного времени должно было балансировать на грани распада при весьма безразличном отношении к его судьбе со стороны большинства населения.

Уверенность в предопределенности упадка и распада России была широко распространена в самой России и в мире. И именно в этой уверенности кроются причины относительно пассивной американской политики на российском направлении, давшие России временную передышку для восстановления государственности.
Для значительной части российской элиты подобное неверие в перспективы страны породило модель быстрого накопления капитала любой ценой с выводом его за рубеж. Она не изжита вполне до сих пор, но ее медленный закат начался со второй половины 1990-х годов.
Стало очевидным, что простейшая компрадорская модель эксплуатации ресурсов страны с выводом прибыли за рубеж имеет ограниченные перспективы для реализации.

Российское государство в целом не имело никаких шансов на интеграцию в Запад как единое целое, независимо от характера его внешней и внутренней политики.

В течение 1990-х и начала 2000-х годов США мирились с существованием России и поддерживали видимость сотрудничества с ней исключительно в силу уверенности в ее необратимом упадке и скором распаде. Целью политики США в отношении России было исключительно управление процессом этого распада (в наше время – еще и его активное стимулирование).

Российская деловая и особенно политическая элита не имела шансов быть принятой на Западе; все более вероятный распад страны обещал стать кровавой катастрофой, из которой мало у кого были шансы спастись.

К концу 1990-х произошло оттеснение на периферию значительной части старой, предельно токсичной позднесоветской элиты, в ходе жестокой, без разбора методов, борьбы за перераспределение власти и собственности в стране.

Одновременно, можно было констатировать необратимую гибель всего комплекса идей, надежд и образов, с которыми страна прожила конец 1980-х – начало 1990-х. Возникли условия для нового этапа российской государственности и его строительство и составляло содержание всего периода правления Путина.

Все прочие направления российской политики, в том числе экономические и международные, в этот период носят глубоко второстепенный характер. Ключевые решения российского руководства в этот период, включая события 2014 года определялись во многом этой внутренней логикой. При этом многие тенденции в российской политике, оформившиеся в путинский период, вполне проявлялись уже в конце правления Ельцина.

Ряд важных особенностей предопределял строительство этого государства. Одной из них является своеобразное устройство общественно-политической жизни страны.

СССР уже к концу своего существования представлял из себя глобальную интеллектуальную периферию во всем, что касалось осмысления сложных социальных процессов и производства новых политических идей. Партийное руководство культурой и общественными науками с выжиганием всего живого стало катастрофой, последствия которой будут преодолены, вероятно, лишь к середине 21 века.

Журналистика, публицистика и общественные науки полностью дискредитировали себя участием в перестройке и событиях 1990-х. Уже в начале 2000-х годов можно было констатировать систематическое использование в интернет-дискуссиях слова «гуманитарий» в качестве ругательства. Количества оскорбительных производных слова «журналист» хватало на средних размеров словарь. Творческие профессии в глазах значительной части населения перешли в разряд презираемых уже в 1990-е годы.

Подобные процессы, набирающие силу только сейчас в США и ряде стран Европы, в России, таким образом, произошли намного раньше и были доведены до логического завершения.

Отсутствие признанной интеллектуальной элиты имеет место на фоне по-прежнему высокого в среднем уровня образования населения и его высокой интеллектуальной активности.

Таким образом, процесс осмысления русским обществом своего состояния, положения страны, ее места в мире и т.п. носит весьма интенсивный, но при этом стихийный характер.

Люди, претендующие на роль лидеров общественного мнения в тех или иных областях, обычно выдвигаются на эти позиции стихийно и вне формально существующей иерархии. Это историки с дипломами программистов, экономисты из вчерашних инженеров и математиков, публицисты и международники из числа вчерашних полицейских и армейских офицеров.

Попытки власти придать стихийной общественной дискуссии управляемый характер терпят крах: чтобы завладеть вниманием умного и недоверчивого народа нужны оригинальные и сильные идеи и образы. На их производство не способны в настоящее время ни российская политическая элита, ни российская творческая интеллигенция. Некоторое облегчение состоит в том, что в стане внешнего врага ситуация с идеями еще более тяжелая.

Возможности русского государства направлять этот процесс крайне ограничены и эта проблема осознается. Выход из нее состоит в постоянном отслеживании общественных тенденций и попыткам перехвата повестки.

Эти очевидные шаги, необходимые для выживания, вызывают неизменное изумление и отторжение российской формальной «интеллектуальной элиты», в основном мало на что способной, кроме художественного перевода статей из американских журналов.

Стихийно формирующаяся система взглядов начинает уже постепенно обретать определенные очертания. Попытки российского государства следовать ей создают иллюзию наличия у него подобия стройной идеологии.

Это комплекс в целом консервативных взглядов на социальные вопросы; постепенный сдвиг влево в вопросах экономической политики; сильно развитый имперский государственный национализм (в противовес этническому национализму); выдвижение военных функций государства на традиционно присущие им в России центральные позиции; подчеркнутая независимость внешней политики.

На фоне дефицита идей, центральную роль в процессе оформления устоев новой государственности играет непрерывная дискуссия по вопросам русской истории. Русское общество в целом демонстрирует высокую степень зрелости в этом процесса: попытки идеализации, либо полного отвержения тех или иных крупных периодов истории, в целом, не находят понимания, сторонники подобных взглядов постепенно маргинализируются.

Складывается взгляд на русскую историю, как на в целом позитивный процесс, все этапы которого могут служить источником полезного опыта и содержат примеры для подражания. Возникающее в итоге на государственном уровне смешение символов, терминов и идей из разных эпох, порой весьма хаотичное, вполне отражает этот запрос.

В результате в облике страны начинают естественным образом начинают проступать многие черты, заложенные еще при основании России Иваном III.

Это военная держава, в которой функция обеспечения безопасности преобладает над прочими.

Способность правительства к ведению войны воспринимается каждым, как элемент личной безопасности. Это страна, которую создала, выражаясь словами Витте, «только сила штыка армии».
Такое положение дел не является следствием искусственности или отсутствия внутреннего единства. Это следствие отсутствия естественных границ, скудности ресурсов и сложной географии. Все развитие и само физическое выживание народа покоится на способности государства противостоять внешней угрозе и внутренней измене. Малейшая слабость в этом отношении ведет к катастрофе и многомиллионным жертвам.
Россия - страна с сильной центральной властью и с ведущей ролью государства в экономическом ( и любом другом) развитии. Страна состоит из нескольких центров экономической активности и обширных пустынных пространств, через которые пролегают стратегические линии коммуникаций. Централизация необходима просто потому, что тяжелые географические условия требуют постоянной концентрации скудных ресурсов в единый кулак и их активного перераспределения, как правило – от центра в периферию.

Наряду с этим, русское государство исторически обладает весьма слабыми возможностями для вторжения в личную жизнь простого человека – просто по причине своей бедности. Численность чиновничьего аппарата по отношению к населению в исторической России в разы уступала аналогичному показателю в Западной Европе.
Контакт с чиновником был для русского человека исторически явлением редким и нежелательным. Его жизнь определялась обычаем и общиной. Сопротивление чиновничьей регламентации жизни (и вольное отношение к писаным нормам) в России носит весьма сильный характер и даже сейчас необходимость заполнить любую новую бумажку вызывает сильный протест. Попытки чрезмерного усиления этой регламентации опасны для устойчивости системы.
Страна имеет определенные представления о справедливости, укорененные в ее истории. По этим представлениям любые привилегии и преимущества должны быть сопряжены со службой.
Этим представлениям соответствует, например, стереотипный дворянин эпохи расцвета поместной системы 16 в, либо времен Петра, проводящий активную жизнь на войне и возвращающийся окончательно в свое поместье лишь стариком, калекой или трупом.

Подобные представления вполне возродились в образе архетипического сталинского наркома, работающего по шестнадцать часов в день и умирающего от инфаркта в своем кабинете (если не был сожран соратниками по партии) и, как следствие, распространенные до сих пор взгляды на сталинский период как на «справедливое» время.
В результате любые попытки формирования в России космополитической «западной» модели с свободно перемещающейся по миру и инвестирующей элитой обречены – судьба такой элиты в долгосрочной перспективе печальна – как у элиты Российской империи, освобожденной от обязательной службы Екатериной. Только конец может настать гораздо быстрее.
Россия сейчас находится на раннем этапе оформления сложной системы взглядов и ценностей, которые предопределят ее будущее. Чтобы этот процесс прошел удачно, Россия должна слушать исключительно себя, быть глухой к внешнему миру и с недоверием относиться к книжным истинам.